Записи на таблицах - Лев Виленский

говорить что-то на непонятном языке, потом, после некоторой паузы сказал:

«Ты веришь в Бога Всевышнего, Авраам?»

— Верю верою полной и полновесной, что Он есть Бог, — выдохнул Авраам.

— Научись же любить Его. Не просто знать, что Он есть. Любить. Всем сердцем. Ты умеешь любить, как никто на круге земном. Ты любишь Сарру, жену свою, Лота, племянника… не побоялся отбить его у Амрафела… ты и меня, старого, любишь, как учителя своего. В твоем сердце столько любви, Авраам… Полюби же Бога!

Авраам посмотрел по сторонам. Он видел желтые горы, поля, с которых уже собрали урожай, долину Сиддим у Мертвого моря, синее небо и горячее солнце… мир, сотворенный Богом Всевышним. И рядом с ним стоял похожий на его отца старик, мудрый и древний как этот мир, и незнакомый, но ставший родным, жаркий и сонный полуденный город, казалось, улыбался Аврааму, манил его…

И понял уставший странник, что он любит все вокруг, все сотворенное Богом… и расцвела в душе его огромная любовь, любовь к Тому, Кто дал ему постичь и понять это чувство…

Лот

Сожженное войсками Амрафела, Пятиградье медленно оправлялось, возвращались в города беженцы, торговые караваны продолжали свой путь во мгле пустынных ночей, покорные воле караванщиков. Зима была благостной и дождливой, падала с неба живительная влага, а по весне зазеленели поля у Мертвого Моря, и люди славили богов, давших им дождь, напоивших землю, вернувших жизнь в разоренные города. По весне заводили они хороводы вокруг священных деревьев, до ночи гуляли и плясали, били в тимпаны и дули в свирели, а ночью, когда сгущалась сухая и почти осязаемая темнота над мутным зеркалом моря, опьяненные вином, бросались в объятия друг-друга — женщины и мужчины, мужчины с мужчинами, отцы с дочерьми и матери с сыновьями, как было заведено в богатом и великом Пятиградье. Стоны и хриплые крики стояли в воздухе, резвились женщины, наряженные мужчинами, мужчины, с гладко бритыми лицами, в женской одежде, пары сливались и распадались, словно бы живой ковер людей лежал под деревьями, шевелясь и издавая звуки…

Лот, племянник Авраамов, еще не совсем оправился от плена бавэльского. Он сидел у себя дома, не выходя из него, и дочерей своих не выпускал, в страхе, что повлечет их под деревья священные молодая и глупая плоть. Духота давила его, сжимала голову медным обручем. В один вечер, чувствуя, что невмоготу ему более сидеть вот так, вышел Лот к воротам городским, а ворота в Сдоме, где Лот проживал, были местом многолюдным, там, в толчее и гаме вечернем, торговцы продавали свой товар, проходили путники, горожане выносили к воротам больных и хворых, надеясь испросить совета у заезжего врача или жреца, тут же стояли проститутки, мужчины и женщины, постреливая похотливо глазами, подведенными сурьмой, дожидаясь одинокого мужчину, прелести свои показывая. В этой веселой и развязной толчее Лоту стало немного легче. Он присел на каменного льва, украшавшего ворота, купил у пробегавшего торговца финиковой тянучки и погрузился в спокойное раздумье.

Двое путников появились на дороге, ведущей к воротам, двое, непохожие на толпу горожан, не похожие ни на кого из виденных Лотом ранее… Они были одеты в белые, чистые одежды, головы их прикрывали аккуратные полотняные шапочки, белые, без узора. Ноги странников были босы, но как-то странно чисты — не было на них дорожной пыли, грязи, и даже кожа их была чиста, как если бы путники никогда не ходили по земле. Отмахнувшись от назойливых мальчиков-проституток, подошли они к Лоту, и тот понял, кто эти люди.

Ангелы… посланцы Господа Всевышнего.

Лот молча взял их за руки и провел через праздную толпу зевак, нагло поглядывающих на красивых и статных чужестранцев, облизывая похотливо губы… Они отдохнут у него дома, там, за толстыми глинобитными стенами прохладно и безопасно, он испечет им лепешек из свежезамешанного теста, омоет им руки, подаст спелые финики, толстокожий зеленый виноград, яблоки со склонов Голанских гор, лучшего барашка из стад его отборных зарежут во дворе, испекут мясо и поднесут гостям на золотых блюдах египетской работы… Они пришли, и Лот догадывался, зачем. Вслед за мечом Амрафела придет меч Божий, карающий, и тьма, и смертный жар покарают жителей грешного Пятиградья…

Но Лот, чужак, был единственным, кто знал, зачем вошли в украшенные львами ворота Сдома эти белолицые люди, а люд сдомский уже собирался толпами, выходил из узких зловонных переулков восточных кварталов, ехал в паланкинах, несомых слугами, из кварталов западных, все мужчины Сдома, от мала до велика… медники, кожевенники, водоносы, проститутки, продавцы колдовских снадобий, торговцы искусственными волосами, богачи, денежные мешки и содержатели домов терпимости. Все они шли, мутными и зловонными потоками стекаясь к дому Лота. Вечер наступил, в толпе зажигались смоляные факелы, огонь выхватывал из темноты причудливые лица, напомаженные, с подведенными бровями и набеленными щеками, женские наряды на бородатых похотливых старцах, золото перстней и головных обручей, разъеденные язвами тела… Наконец, кто-то выкрикнул из толпы:

— Эй, Лот, чужак, чертов кочевник, открывай нам дверь! Тут у тебя двое новеньких мужчин, красивых, беленьких и сладких, дай нам их, а мы уж побалуемся с ними, как у нас заведено. Только сам не выходи, твоя задница сухая и уродливая, ты нам не нравишься!

— Лот, Лот, — заревела толпа, — дай нам их, дай, дай пришельцев, выдай их, Лот!!! — Громом отдавался рев толпы в отдаленных горах, факелы смоляные качались, неверным светом освещая стены домов, грязную мостовую и черную деревянную дверь Лотова дома.

Бледный, но спокойный, вышел Лот на крыльцо дома, оттолкнул жену, вцепившуюся в него мертвой хваткой, взялся за перила большими, натруженными руками, стиснул их так, что костяшки пальцев побелели.

— Мерзкие жители Сдома, — воскликнул Лот, — вы забыли закон гостеприимства! Гость в моем доме неприкосновеннен, жизнь его священна!

— А мы и не будем их убивать! — хихикнул кто-то, — мы их ублажим и себя обрадуем! А ты, старый осел, зайди-ка в дом и выведи к нам этих двух, а если не выведешь, мы уничтожим тебя!

— Я не выдам гостей, — завопил Лот что было сил, пытаясь перекричать толпу, — возьмите моих дочерей, девственниц, двоих моих дочерей возьмите и делайте с ними, что захотите! Изнасилуйте их, пустите по кругу, надругайтесь над ними… Но не отдам я гостей своих вам, срамные вы люди!

— А на кой нам сдались твои кобылы, Лот, — заорал похотливый старик из толпы, — нам баб не надо… когда такие знатные мужчины у тебя в доме, а ты, чужак, и